Ушедшее — живущее - Борис Степанович Рябинин
Постоянное невыполнение пунктов договора и обострение взаимоотношений с рабочими ускорили конец концессии.
Сперва концессионеры, как огня, боялись профсоюза и выполняли все условия, предусмотренные советскими законами о труде. Потом, обнаглев, стали все чаще игнорировать их. Учащались случаи прижима заработанных денег, невыдачи полагающейся спецодежды. Первое время, избегая конфликта, рабочие защищались самыми невинными методами; потом, как во времена царизма, из-за систематической задержки зарплаты дошло до забастовки, продолжалась она полтора месяца. После этого концессия просуществовала уже недолго.
Всеобщее возмущение вызвала трагическая гибель рабочего Шахмина, заживо сгоревшего на доменных колошниках. Он работал на завалке. Товарищи видели, как из домны внезапно вырвался гигантский столб пламени. Раздался нечеловеческий вопль. Ударом горящих газов Шахмина сбило с ног, он весь превратился в головешку. Не обгорели только ноги, обутые в сапоги. Несчастье произошло по вине иностранных специалистов, разрешивших использовать для плавки руду и уголь повышенной влажности.
Предчувствуя близкую ликвидацию, концессионеры начали вредить, выводить из строя оборудование. Хотели разрушить Штанговую электростанцию, подававшую ток на предприятия. Пытались (помешали рабочие) завалить шлаком водопуск, чтобы весной снесло плотину. Еще долго пришлось заводу ощущать последствия их хозяйничанья.
Подлинное возрождение Северского завода произошло, когда он превратился в поставщика белой жести, столь необходимой нашей пищевой промышленности. Во много крат увеличилась мощность предприятия, на площадку подтянули железнодорожную колею.
Северцы любят вспоминать, как в дни, когда пускался комплекс цехов белой жести (это происходило в конце 1947 года), заводские ворота были распахнуты настежь, и тысячи рабочих, строителей вместе с семьями, с ребятами шли полюбоваться на свое родное омоложенное предприятие. Приходи каждый, смотри! Это был подлинный праздник, торжество свободного труда.
Правда, настоящие заботы с выпуском новой продукции только начинались. Белая жесть капризна, как избалованная красотка; не углядел крохотную черную точку — брак. Будто булавкой ткнуто, а пропал весь лист. Масляные пятна — тоже брак. А как избавиться от «ореолов», «от «матовости», от других пороков? Каждый квадратный сантиметр должен быть пролужен до зеркального блеска, без единой царапинки, без заусениц и неровностей.
Первую белую жесть все разрезали на кусочки и разнесли по домам «на память». Была она муаровая, в подтеках олова, листы коробленые, волнистые. Так ведь лиха беда начало! И теперь на «Северушке» успешно лудили жесть (качество — не придерешься!) для многих стран Азии и Африки. Ходовой товар!
Изменился завод — изменился и поселок. Когда-то это было сборище ветхих деревянных домишек, закопченных, обросших сажей так, что и окон не видать. Кривые улочки тонули в непролазной грязи. Весь поселок лепился по косогорам, скатываясь туда, где густо дымили ржавые черные трубы и тяжело ухал паровой молот.
Теперь на Малаховой горе раскинулся красивый благоустроенный город, в котором живут северские металлурги. Есть район индивидуальной застройки, есть многоквартирные каменные дома, великолепный, по вечерам сияющий огнями, Дворец культуры, детские сады, ясли. Как отмечал бытописатель Северского молодой инженер, литератор Алексей Кожевников, представитель нового поколения следопытов-историков Урала, идущего на смену старому, «появилась необходимость в музыкальной школе — создали. Потребовался филиал Свердловского телеателье — открыли, Нет у нас институтов, но зато ежегодно организуются подготовительные курсы для поступления в институты, в техникумы…».
Одна из улиц носит имя Кузнецова, ее покажет всякий.
Павел Михайлович Кузнецов, член партии большевиков с семнадцатого года, вместе с другими шестьюдесятью добровольцами-северцами ушел оборонять молодую Республику Советов, когда на Урале заполыхало пламя гражданской войны. В тяжелом ночном бою близ Каслинского завода, в июле восемнадцатого, коммунист Кузнецов пал смертью героя.
Новый большой район, отведенный под застройку, уже успел получить в устах местных жителей любовное название Северских Черемушек. Он весь застраивается многоэтажными жилыми зданиями с полными бытовыми удобствами — водопроводом, канализацией, центральным отоплением, того же типа, что и московские Новые Черемушки. В 1960 году здесь поднялся первый квартал.
У старого завода блестящие перспективы. Год от года он набирается новых сил, молодеет. Все станы полностью автоматизированы. Скоро уйдут в прошлое многие профессии, еще вчера нужные заводу, как ушли навсегда озорные искусники-ковачи, способные с лета опустить молот на часы и не повредить их. И тогда… тогда еще выше взметнется добрая слава трудолюбов старой «Северушки», ибо чем тоньше, ювелирнее труд, тем совершеннее мастерство.
…Когда возвращались с «Северушки», шофер неожиданно заявил:
— Ну, теперь поедем трость искать. — И свернул с дороги в лес.
Оказывается, он не забыл, что Павел Петрович все хотел вырезать вересовую палку «потолще», чтобы подпираться при ходьбе по увалам, да никак не попадался подходящий верес.
Через четверть часа наш патриарх сжимал в руках свежевырубленную «трость», которой можно было свободно оглушить человека. Подавая ее, шофер сказал:
— Вот вам, Павел Петрович, прямая и толстая, какую вы хотели. Жидка, кажется, только? Гнется?
— Спасибо, спасибо…
— Смотрите. Можно еще вырубить.
— Что вы, хватит мне! Спасибо!
Павел Петрович тронут подарком, а больше того — вниманием.
— Палка из родных лесов, — повторял он, потрясая ею с довольным видом. — А что? Вы знаете, какое это дерево? Кремень! Когда высохнет, так затвердеет — никакой нож не возьмет!
Точно так же радовался он, к тому времени депутат Верховного Совета СССР, воротясь однажды из поездки к избирателям, подарку рабочих Артинского завода — набору иголок, освоенных в производстве коллективом завода. Иголки самых разнообразных размеров и форм, — кажется, их было двести штук или что-то около того — были аккуратно наколоты на два складывающихся в виде книжечки листика толстой чертежной бумаги. Павел Петрович любил показывать этот на первый взгляд не заключающий в себе ничего особенного подарок, непременно сопровождая комментариями:
— Ведь вот знали, что подарить! И размерами не велико, а приятно. Поглядишь — и сразу представишь, чем люди занимаются… Кажется — иголка: чего в ней? А — не простое дело!
В каждой вещи он умел находить что-то свое, особенное, делающее ее непохожей на другие, — видел ту самую точную деталь, до которой доискивался всю жизнь.
* * *
Заглянули на Церковник — есть такое урочище в окрестностях Полевского. С нами — Николай Дмитриевич, за проводника — Валов.
Интересная личность — этот Валов. В партии он с юношеских лет, активный участник гражданской войны на Урале, партизан и сын партизана. Одна нога ломана — падал в детстве в шахту; на боку стреляная рана — память белых. Его водили на расстрел колчаковцы, грозились убить кулаки в период ликвидации кулачества, а он жив и бодр и надеется прожить еще сто лет.
Валов невысок, коренаст, что говорится, «нескладно скроен, да крепко сшит». Лицо простое, с твердыми чертами, будто высеченное из гранита и недошлифованное немного, всегда чуть озабоченное (забот у
